Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем.

(2 Кор. VI, 8-10)

Два шага вправо, три влево. Один вперед. Лицо обдувает тихим ветерком, значит на самом верху окошко с мелкой решеткой. Протянутая рука упирается в слегка бугристую кладку стен - камеры старые, их еще не успели покрыть пластиком. И это хорошо.

Пластик, всюду пластик...Стекло, бетон. Софи задыхается в мегалополисах - дома нависают над ней плитами; дороги, ровные, прямые, серые, без единого изъяна, без единой пробивающейся травинки вызывают одно желание - убежать, но город окружен стеной, выхода за которую нет. Интересно, что там?

Она усаживается на корточки, в десятый, наверное, раз за сутки. Ноги гудят, в коленках что-то хрустит, и Софи с раздражением разминает их, ругая саму себя за беспечность. Только бы обрести свободу. Тогда она возьмется наконец за себя, станет сильной, быстрой, ловкой, и ее уже не поймают. Именно сидячий образ жизни на этот раз сделал свое дело - гораздо более подготовленные враги без труда справились с одной неуклюжей художницей. Софи вспоминает, как она заплакала от унижения перед своим собственным бессилием, слабостью и вялостью, и двигает изо всех сил кулаком по стене. Боль ее отрезвляет.

Справились, справились. Да только не так, как им хотелось бы. Рамы сломаны, холсты сожжены, тайники с черновиками и эскизами выпотрошены, бумаги разорваны на мелкие клочки - и ветер, врывающийся сквозь настежь распахнутые окна и двери, гоняет их по полу словно огромный кот. Все разрушено, все убито, все повержено. А на щите выносится она, Софи, из своего Константинополя, ограбленного, побежденного и обесчещенного.

Что будет с ней дальше? По закону? Тюрьма, ссылка за пределы города, казнь?
Если казнь - почему держат здесь? Расстрел без суда - обычная кара для Хранителей.
Но она не Хранитель, она творец. Тогда ссылка. Что хуже - ссылка или казнь?

Шаг назад. Нет, так нельзя садиться, дверь заденет. Чуть в сторону, положить голову на скрещенные руки и задремать. Пускай их..и щит на вратах Цареграда - она все помнит, все картины в ее голове, она еще нарисует, она еще всем покажет.

Софи спит. Луч фонаря, пробивающийся сквозь решетку, падает на ее голову. За дверью слышны мягкие шаги - кто-то смотрит в глазок камеры. Потом разворачивается и уходит.

***
Она просыпается от писка сигнализации. Двери современные, в отличие от стен - замок не подцепить шпилькой, засов не сломать.
В камеру врывается белый слепящий свет, и Софи заслоняет рукой слезящиеся глаза.

- Вы выйдете из камеры, встанете лицом к стене и положите на нее руки, - механический голос приказывает ей пошевелиться. Ноги не слушаются, ее трясет от страха и недосыпа, но она заставляет себя двигаться, по-прежнему держа руку у лица, ставя широким рукавом барьер между собой и тюремщиками.

Ее бесцеремонно поворачивают. Стандартная процедура обыска, после которой на шее защелкивается электронный ошейник. Если она попытается отойти от служительницы хотя бы на метр...

- ... потеря сознания обеспечена. Потом окажетесь в карцере. Вам понятно?

Софи кивает.
Ее ведут длинным, узким, залитым мертвенно-желтым светом коридором. Она вспоминает тайком увиденный давным-давно фильм - тогда еще можно было достать за большие деньги фильмы, купить их "из-под полы", как смешно говорила мама, у переселенцев. В фильме показывали тюрьму, огромного черного заключенного, которого посадили по ошибке, и который был на самом деле наделен доброй силой - исцелять и видеть мысли других. Там тоже был коридор, голые, мерно покачивающиеся лампочки, возле них жужжала муха. Если бы мухи были здесь, Софи бы точно знала, что происходящее вокруг лишь кошмар, плод ее воспаленного, отключившегося от приема де-эмоционалина, сознания.

Но мух нет, есть белые стены и желтые лампы. Есть она, Софи, и шаги ее гулко отдаются в тишине коридора. Ошейник предупреждающе звенит, и она сразу же замедляет ход.

- Теперь налево.

Перед ней распахивается двери в полукруглый небольшой зал, освещенный уже голубыми люминесцентными лампами. Там с нее почему-то снимают ошейник, она недоуменно поворачивается к тюремщице и сразу же получает чувствительный тычок под ребра.

- Вперед.

Софи остается одна и медленно идет по залу. Здесь нет окон, зато вдоль стен находится множество длинных стеклянных шкафов с колбами, склянками, странно изогнутыми блестящими трубками. Атмосфера почти больничная - слабый запах хлорки щекочет ей ноздри. Софи передергивает.

Это лаборатория или камера пыток? Она наткнулась как-то случайно в познавательной TV- передаче, прочла между строк про лекарства с определенным составом, которые дают человеку - и он рассказывает все, что знает, против своей воли. Неужели так будет с ней? Нет уж, нет. Она будет молчать. Она...прокусит язык, сожмет зубы, но будет молчать. Что им нужно-то, в конце концов, после разрушенного дома и уничтоженного без следа и памяти прошлого?

- Вот и Вы наконец.

Софи оборачивается на негромкий звук незнакомого голоса. Из незамеченного сбоку коридора выходит новое действующее лицо, в форме клерика. Она удивленно рассматривает ладно сидящий темно-серый сюртук, белые манжеты, кромку высокого воротника, с вышитыми на нем позументами. Людей в этой форме ежедневно показывают на городских экранах. Они повсюду - гордость и защита благоустроенного социума от асоциальных элементов.

Потом она вспоминает, что не сделала полагающегося в случаях встречи с клериками поклона, задирает подбородок, но внутренне съеживается от ужаса. За такое не уничтожают, всего лишь публично наказывают. Этого позора она не перенесет.

Клерик улыбается в ответ на ее действия. Они стоят напротив друг друга. Между глазами будто натягивается дрожащая от напряжения нить. Его глаза - голубые, холодные, расчетливые встречаются с ее - зелеными и распахнутыми от несдерживаемого испуга. Зрачки у обоих расширяются на мгновение.

Он говорит: - покажите мне Вашу правую руку.
Софи нехотя протягивает ему ладонь. Он оценивающе смотрит на разбитые костяшки и кровоточащие ссадины, потом отходит к дальним шкафам и возвращается с пузырьками и пластырями.

- Что? - хмыкает в ответ на так и незаданный вопрос. - Мне просто неприятен вид крови. Я люблю аккуратность. Вот так. Теперь меньше болит?

- Спасибо, - ей трудно сказать это, но пальцы и впрямь меньше саднят, ничего, не обеднеет она от благодарности. - Откуда Вы...
- Я наблюдал за Вами после того как Вас привезли. Да, в некоторых помещениях установлены камеры. Так удобнее. Было опасение, что Вы причините себе вред.

- Зачем мне делать за Вас Вашу работу?

Он прищуривается - и ее словно окатывает ледяной водой.

- Вы правы.

Софи следит за ним глазами, пока он идет к возвышению в конце зала. Там стоят два кресла. Одно легкое, светло-деревянное, с широким сидением. Второе - массивное, кожаное, с широкими подлокотниками, для ног специальная подставка. На подлокотниках и подставке ремни.

Клерик делает приглашающий жест, указывая на второе кресло.

Ей не страшно, только ладони от пота противно-мокрые и холодные. Глаза застилает пелена. Она не помнит, как опускается в кресло, и на запястьях, локтях, под коленями и на щиколотках мгновенно защелкиваются тугие кожаные обручи.

Потом ей становится все равно.

Клерик опускается напротив нее на колени. Она не может на него смотреть - боится, что закричит. Опускает голову все ниже и ниже. Откуда здесь дождь? На юбку падают крупные капли - одна, вторая... Она плачет, даже не понимая этого.

- Поднимите голову, - говорит он тихо. - Немедленно.

Софи плачет.

Он поднимает ее подбородок пальцем и отвешивает пощечину.

Софи вздрагивает. На лилейной белой щеке расплывается алое пятно, будто кто-то оставил на бумаге мазок красной краски.

- Сейчас я буду задавать Вам вопросы, а Вы будете отвечать. В зависимости от того, удовлетворят меня Ваши ответы или нет, я решу, стоит ли применить к Вам определенные... санкции.

- Вы дадите мне сыворотку правды?

Он издает смешок.

- Читать надо было меньше. Всякую чушь. Химический состав подобных вещей способен начисто лишить Вас вообще какого -либо сознания. Вы превратитесь в растение...а этого не нужно. Я могу закрепить вашу голову специальным ремнем, чтобы Вы ее не опускали, но станет трудно дышать. Попробуете снова заплакать - так и поступлю.

- Что же тогда?

Он становится совсем близко. Она может разглядеть каждую веточку узора на позументах.

- Отвечайте. Четко и ясно. И вопрос санкций Вас не будет волновать вовсе.
***
Девочка упорно старается сдержать слезы.

- Сколько Вам лет?
- 19.
- Полное имя?
- Софи.

Он cмотрит на нее, ожидая продолжения, но она молчит, широко раскрыв глаза.

Звук пощечины разлетается по комнате. Снова текут слезы, не от боли, от непонимания происходящего.

- За что Вы меня мучаете?

- Ваша кличка меня не интересует, только полное имя. Идентификационный номер. Ну?

К ее горлу подкатывает ком и разрастается с каждой секундой, заполняет рот вязкой, кисловатой от страха слюной. Она почти не может дышать.

- Я не помню. Я не помню!!

Клерик придвигается еще ближе - Софи больше не может видеть его глаза, холод и только, пусть лучше бьет, но не заставляет смотреть на него.

-Ваш род занятий?

Она опешивает, не ожидая ничего подобного, он издевается над ней, зачем это, он должен знать про нее все.

-Будто сами не...

Звон затуманивает ее мысли, потом приходит новая волна боли, а потом она плывет куда-то под потолок, будто кто-то невидимый поднимает ее словно пушинку.

Горло в тисках - его пальцах. Они ослабляют хватку, и Софи делает вдох-всхлип, кислород заполняет горящие от недостатка воздуха легкие - теперь эта боль почти сладостна.

- Послушай меня, девочка. - незаметно клерик переходит"на ты", и это Софи сейчас кажется правильным. - Я пытаюсь с тобой говорить мирно. Но мне нужно абсолютное послушание и дисциплина. И если у тебя не хватает ни такта, ни ума, чтобы сдержаться...

Огонь перекидывается внутрь, грудь будто раздирают изнутри огромными когтями - дышать, дышать, дышать, пожалуйста! Она рвется из петель попавшей в сети рыбой - но те только туже затягиваются на ее теле. Когда она наконец обмякает, продержавшись - клерик следит за стрелкой - целую минуту, он освобождает ее шею. О его руке никогда не подумаешь, что она может быть такой сильной.

Ты молодец, думает Софи про себя, глядя в потолок. Покажи ему еще, что ты боишься. Поиграй с ним в эти игры - какой нормальный человек наслаждается мучениями другого? Дай ему то, в чем он нуждается - и тогда он забудет про тебя. Кажется, продолжает?

- ...прошу учесть, что ваше упрямство превратит наш разговор в монолог боли. Будьте благоразумны. Ваш род занятий?

Она восстанавливает дыхание и ход мыслей.

Надо ответить, иначе... что? Он не убьет ее. Судя по всему, она зачем-то нужна власть предержащим - стали бы ее терпеть в этих стенах больше суток. Удовольствия ради? Однако, она чувствует каждой клеточкой тела, что если кто-то и получает от происходящего удовольствие - так только человек напротив нее. Вряд ли процесс не записывается на пленку. Но не может же весь Совет целиком состоять из садистов?

Она встречается с ним глазами - наполненными знанием.
Ему дали приказ ее сломать, как сломали до того рамы картин и окон в ее жилище.

Всего лишь сломать - унижением, болью, неизвестностью, ужасом.
Как чувствует себя песчинка перед Богом? Человек перед огромным Разумом? Маленькое Солнце перед бесконечностью Вселенной?

В этом мире, ограниченном белыми стенами, границами ремней на подлокотниках кресла, клерик и есть бог. Бог-ребенок, забавляющийся с игрушками. Она - игрушка.

Let the game begin!Я так понял это ты про себя. Напоминает брэдбери и его градусы по фаренгейту. Художник, творческая личность и этот гребанный мир. Убьют, затопчут, искромсают лишь потому что ты другой, ты хочешь добра света, у тебя искренние глаза. Я тебя правильно понял?

На моем сердце радостно, встретил еще одного человечного человека, в этот скопище дерь... ну понятно чего. Я тоже там что- то пытаюсь писать, но это пока только начало. Я бы тебе отправил сообщение в личку, но у меня кончился голд. Ты мне интересна. Может нам немного потрендеть о духовном и не очень. Как ты на это смотришь?Каждый автор пишет то, что ему нравится и хочется писать... Даже то, что уже вконец задрочено тематическими писателями-онанистами и до оскомины в зубах махрово заштамповано тупым голливудом...

Chanterelle, у Вас талантливое перо и много хороших авторских амбиций. Ваше творение на фоне много, что написано на взятый сюжет, можно честно назвать шедевром...

Позволю себе одно замечание по рассказу. Среди футуристического и высокотехнологического хай-тека, глазки и засовы в дверях камеры выглядят не просто махровым киношным штампом, а тем же, чем ушанки и "Калашниковы" в голивудских поделках про космические войны будущего... И кожаные ремни, автоматически затягивающиеся на кресле из той же серии. Чтобы они затянулись, они должны быть петлями, и в них надо сначала просунуть руки до локтей и ноги до колен, а не просто сесть в кресло...

Ну, а в остальном желаю Вам вдохновения и творческих успехов :)»»»В этом мире, ограниченном белыми стенами, границами ремней на подлокотниках кресла, клерик и есть бог. Бог-ребенок, забавляющийся с игрушками. Она - игрушка.

Это как раз та идея, которую всякие клерики всегда хотели внушить.
На самом деле их возможность весьма ограничены, какие только империи не обратились в архивно-археологическую пыль!
Обращались, когда "не клерики" побеждали "клерика" в себе.