- Есть три способа нашего с тобой взаимодействия.
Мои глаза завязаны, и я не могу видеть выражения лица, с которым он говорит, но слышу мягкий, тихий, очень спокойный голос.

- Так вот, первый – это не больно и приятно.
Надавив пальцем на подбородок, он заставляет меня раскрыть рот, и ласково, нежно целует, проводя языком по внутренней поверхности губ. Этот поцелуй – глоток молока перед сном, медового, теплого молока. Шелковый лепесток последнего ландыша в майском лесу. Свет нежаркого осеннего солнца.

- Второй – это больно и приятно.
Он опускает руку и резко, неожиданно сжимает сосок на правой груди – выкручивая его пальцами, как дети выкручивают руки и ноги у кукол. Или как взрослые уверенные мужчины поворачивают ключ зажигания. Как все, наверное, люди хоть раз в жизни отрывают крылья у бабочек – с любопытством, но без жестокости.

- Третий – больно и неприятно.

Вторая рука приставляет к горлу нож. Нож описывает круги у яремной впадины. И в этот момент он прокусывает из всех сил мне губу – дергаюсь, рот наполняется кровью, она течет вниз по подбородку. Железо внутри – вкус крови. Снаружи – вспарывающее кожу лезвие.

Безнадежно скулю от боли, страха и скручивающего внутренности возбуждения.
Я хочу не его, я хочу, чтобы лезвие мягко и без помех, как нож в масло, вошло в мое горло, а лучше под ребра. Я хочу умереть у него на руках, чтобы он чувствовал мою дрожь. Я хочу просто умереть.

- …эм, у меня штаны после тебя мокрые.
Повязка сдергивается, и я вижу прямо перед собой его искрящиеся смехом глаза. Легкая ткань и впрямь влажная после моего сидения у него на коленях. Я сконфуженно молчу в сторону.

- Все, пора. Напишешь потом, что именно тебя так сильно возбудило. И что ты выбираешь из трех перечисленных способов.
- Первый.
- Первый? – он отрывается от завязывания шнурков и внимательно смотрит на меня.
- Не больно и приятно.
- Без боли нельзя, сама понимаешь. Без боли…зачем это все?
- Но…
- Нельзя. Не заставляй меня в тебе разочаровываться.

Дверь захлопывается, а я устало сажусь около нее прямо на пол. Без боли можно, вот что я ему не успела сказать. Без нее можно любить, а с ней – только страстно желать, биться одержимо в его руках при истязаниях, и без его рук – в тоске, когда его нет.

Боль срывает все существующие стоп-краны. Сделайте из женщины мазохистку, а из мужчины – садиста, и вы получите в конечном счете маньяка.

Мы с ним маньяки. Не наркоманы, о, нет, – те жаждут лишь дозы для себя родимого, а мы жаждем другого и от других – эмоций, крови, сопротивления, силы. Беспрекословной отдачи захороненных под телесной оболочкой душ.

Без боли можно. Но нужно ли, теперь, когда время беспощадно ушло вперед и назад дороги нет?
Назад уже не подняться.

И я знаю, что мы – и он, превышающий скорость, чтобы побыстрее уехать, но все же, не выдержав, вернуться, и я, скрючившаяся на полу безвольным осевшим кулем, - все мы реинкарнации той Алисы, что летит без остановки в бесконечно глубокую кроличью нору. К антиподам обычных людей, где все ходят вверх ногами. Где нет и не было нормы.

Мы - антиподы.
А маленький островок света, пробивающийся сверху в темное царство абсолютной черноты, все дальше и дальше…
***

Гудок, нет ответа, сброс.
Гудок, нет ответа, сброс.
Гудок… «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Это ритуал. Я совершаю его раз в две недели, много – в одну. Если сбрасывает – значит, все в порядке, он просто не хочет меня слышать.

Вот так просто.

Кажется, на этот раз я серьезно его достала.

- Что ты хотела? – звучит голос в голове, больше мне говорить не с кем, - чтобы он не реагировал на то, что ты вытворяешь? Смены власть предержащих тараканов в твоей голове равны по количеству сменам власти на Украине в Гражданскую войну. Монументально и моментально ты возводишь ему памятник – и сдергиваешь его крючьями на следующий же день. Какой разумный человек это выдержит?

- А неразумный?
-А неразумных в деле общения с тобой не бывает, - отрезает голос.

Я затыкаюсь. Он любил, когда я молчала. Точнее, он любил, когда я и говорила тоже. Всему свое время. Когда я молчала, он любил меня мучить: вязать руки за спиной, шлепать до синяков – те наливались потом зеленоватой синевой. Прокусывать уши и соски. Корочка медленно-медленно слезала с них после.

Когда я говорила, он улыбался. Записывал мой голос на пленку или слушал, не отрываясь. Он редко улыбался, на самом деле. Но если это случалось, в моей груди будто настежь дверцу распахивали, и все, что было во мне светлого, доброго, теплого – все устремлялось навстречу ему, обволакивая со всех сторон невидимым коконом.

«Позвони мне. Ради всего святого, позвони мне. Скажи что угодно. Не так. Скажи, что я тебе нужна, что ты скучаешь. Что ты сам не знаешь, зачем звонишь.»

Позвони мне.

Я шепчу по слогам эту короткую молитву, бредя по темной осенней улице. Я не верю в молитвы – давно. Я вообще ни во что не верю. Просто если он не позвонит, не возникнет, не приедет – я умру.

Позвони мне.

Он не звонит. Через полтора часа я сижу на краю окна на лестничном пролете своего дома.

- Умирать – страшно?
- Слушай, - злится внутренний голос с интонациями моего первого мужа, - сколько можно себя изводить? Двести раз было сказано – страшно, больно, навсегда. Это тебе не поизвиваться при эротической асфиксии. И даже не впасть в кому после операционного наркоза. Это навсегда. И делать это из-за какого-то мудака, который тебя не чувствует, просто потому что ты не его, не его женщина, не его любимая – еще и очень глупо.

- На что похож рай?
- Дура, - ласково отзывается супруг. – Ну какой тебе рай, дура малолетняя? В лучшем случае чистилище.

- А я думаю, что рай – это не зеленое пастбище с агнцами, - не слушаю я его, - рай – это место, куда мы стремимся попасть всю жизнь. Ты вот вообще к месту не привязан. Мотаешься себе между воинами Вальгаллы, на самолетах летаешь, в небе, где нет войны. Потом, может, книжки пишешь.

В голове проносится глубокий тяжелый вздох. Потом голос неуверенно спрашивает:
- А ты?
- А я тебя жду, - уверенно отвечаю я . – у меня, знаешь, есть маленький домик в горах. Там горит огонь в камине, а деревянные половицы скрипят как-то особенно уютно, если ходить по ним босиком. Все стены в стеллажах с книгами, за окном бушует метель – белая от колючего зимнего снега или зеленая от ярких красок лета. И я жду тебя каждый день, и в этом мое счастье.

- Вера? – грустно спрашивает голос после продолжительного молчания
- А?
- Ты не прыгай. Если не прыгнешь – все это будет. И я буду к тебе возвращаться, каждый день, после неба. Только не прыгай.

- Это тяжелое ожидание, Аксель, - подъездная стена холодит спину. Я разминаю лопатки, будто все это время прижимала к уху телефон, и рука затекла. Только телефона-то и нет. – Я устала ждать, зная, что ты никогда не придешь. Я высматриваю тебя в каждом следующем мужчине, у того – твои глаза, у другого – руки, у третьего – смех. Но эти пазлы никак не могут склеиться в одном, потому что второго такого нет.

- Аксель, - говорю я в невидимую трубку, видя перед глазами образ встревоженного мужа. - Аксель, я хочу, чтобы и ты больше не ждал.

Ноги скользят по подоконнику. Ветер бьет по лицу, лицо почему-то мокрое. Я смотрю на свою руку на створке окна. Она очень холодная и белая. Мраморная рука. Кольцо давно уже не блестит.

Пада…
И тогда телефон наконец отчаянно звонит, надрываясь от громких звуков – будто там внутри вопят сотни маленьких ангелов.
- Привет, слушай…
- Я не знаю, зачем…
- Нет, подожди. Подожди. Я…неважно. Ты...
- Я только завтра смогу приехать, - говорят в трубке. - Ты дождись, ладно?

Я нажимаю на кнопку сброса. И закрываю глаза. Сумерки, снег, тишь, только скрип половиц под моими босыми ногами. Кресло у окна.
Человек, сидящий в нем, смеется.
- Опять на ноги всех поднял. Что ты мне и сейчас-то покоя не даешь?
Я приближаюсь к нему и подставляю для поцелуя лоб.
- Чтобы ты меня не забыл. Дождался.

***

- Эй, - окликает он меня на прощанье, - дай ты ему хоть Тагора почитать. Ну помнишь: "Мы закрыли дверь, чтобы туда не вошли боль и страдание, но как теперь войти любви и теплу"?

- Это не Рабиндранат Тагор, - отвечаю, уже открыв глаза и идя к квартире, на ходу доставая ключи. – Это твоя его интерпретация . Но я скажу. Обязательно.

Тем более, что дверца открыта до сих пор.
А больно больше и впрямь не будет.Не, кровь на вкус невкусна... А вцелом - произведеньице около того, и диалог както болемение реален.Два пазла из мозаичных фрагментов сотворенных. Он и она. Она - словно заблудшая душа воина, уставшего от долгого перемирия, Он- просто Он. Таких много, желающих держать трепещущее в 20 лет, тело загнанной в угол. А главным героем всё равно остается "Боль"... Вопреки всем правилам русского языка именно "Боль" в мужском роде, не физическая, а запах "Боли" по сосудам и капиллярам. Все эти голоса в голове, которые пси садисты любят выдавать за "телепатическую связь" до того, как белые братья стянут ремни. И Он не привезет апельсины, не надейтесь!

Все это вкусно! Как "Для Алисы". Но увы, необратимо.Valentina, спасибо за совершенно (совершенный?)-пронзительный комментарий.
Здорово, что я понята - и правильно:)Chanterelle, рассказ понравился. Ваш комментарий про "понята". Думаю, поняты многими здесь присутствующими, просто с пометкой "по умолчанию". И это не "50 оттенков" где ее постоянно разрывает на какие-то там мириады от оргазма и течет она, и течет бесконечно) Ваша правда она честней. Тематичней и откровенней) Так все и есть. Так же как есть Талантливые садисты. И в Нем вам повезло. Вы нашли то, что искали. Только остановиться уже не так просто, чем когда просто искали. Берегите себя, для всего этого все-таки "Рано"!!!Видны старания к написанию, но как-то скучновато, дочитывать даже не хочетсяМне очень понравилось....очень...
@@@@@@@@@
@@@@@@@
@@@@