Мне с детства нравились мрачные герои - из тех, с которыми, как сказала бы моя мама, "каши не сваришь". Первой любовью был Атос в исполнении Вениамина Смехова. В нашем классе "Мушкетеров" любили почти все, и как-то получилось, что девочки разделились на группировки, каждую из которых объединял божок - Атос, Арамис или Д′Артаньян. Тогда, в мои двенадцать, мир еще представлялся мне ярким полотном сюрреалиста, а не гениальным уравнением взаимосвязей. Но вспомнив об этом через много лет, я поняла, что Атоса предпочитали мрачноватые оставленные отцами тихони, вроде меня самой. Арамис нравился попрыгуньям-стрекозам, которые мечтали о невыносимой легкости бытия и могли пожертвовать чем угодно ради очередной порции сладости. Влюбленные же в Д′Артаньяна в итоге распустились в бабищ со стальными нервами и щенячьими инфантильными мужьями.

Перед сном я представляла, как Атос меня мучает.
Как будто бы он меня в глубине души любит больше всех сокровищ мира, но знает, что я - преступница, поэтому меня необходимо убить. Любовь мешает ему сделать это сразу, поэтому, изловив меня и притащив в подвал своего графского замка, он решает, что нет ничего дурного в том, чтобы насладиться моим телом - пока оно еще дышит, боится, надеется и цепляется за жизнь. Да, решает насладиться - но в то же время и ненавидит себя за то, что в нем, благородном, умном, существует этот темный подтекст. И меня ненавидит - за то, что разбудила в нем похоть. Он связывает мне руки за спиной, бьет по щекам, заставляет встать на колени и умолять о пощаде. Когда мне было двенадцать, мечты ограничивались пощечинами. Но за пару лет мы с Атосом продвинулись дальше.

К моим четырнадцати я сотни раз сбегала из воображаемого графского подвала. Измученная, бледная, изнасилованная, в порванном на груди платье, следами от веревки на запястьях, босая, я бежала сквозь воображаемый лес, чтобы следующей ночью снова вернуться к тому, кто любил меня и мучил.

А потом однажды, на уроке истории, учительница осторожно коснулась темы святой инквизиции, и это было открытие и катарсис. Вот оно, мое. Впрочем, может быть, мне просто надоел воображаемый Атос со своими пощечинами.

У меня появился новый несуществующий друг, образ которого я продумала до таких мельчайших деталей, что иногда он казался реальнее тех, кто меня окружал.

Я была ведьмой, юной и прекрасной, собирающей травы для зелий при свете полной луны. Я жила в небольшой средневековой деревушке, на самой ее окраине, в домике у леса. Соседи побаивались меня и сторонились, но чуть что - болезнь, неприятность - вереницей тянулись ко мне за помощью. И вот молва обо мне донеслась до города, и был отдан приказ привезти меня для беседы - в подвал, откуда не возвращались сотнями.

Немолодой циничный инквизитор, брюнет с шрамом на лице, давно разучившийся ощущать собственное сердце, был, конечно, уверен, что я - очередная жертва обстоятельств, которая чем-то не угодила соседям. В те времена люди нередко сводили счета подобным образом. Однако добравшись до моей деревни к полуночи, застав мой дом пустым и отправившись в лес на поиски, он обнаружил меня на месте преступления - полностью раздетая, я танцевала, запрокидывала голову и выкрикивала в небо странные слова на неведомом гортанном языке.

Наблюдая за мной из-за куста жасмина, он испытал странное возбуждение.
До того ему не встречались женщины, действительно практиковавшие колдовство. Только жертвы козней, бабки-повитухи и травницы.
Инквизитору стало интересно, и он решил спасти меня. Ему было интересно узнать правду - существует магия или все-таки нет. Добропорядочный католик вроде него не мог позволить ведьме разгуливать на свободе, поэтому он привез меня в свой дом, где я стала жить пленницей. У меня была комната без окон, удобная кровать, полка книг и единственное развлечение - стопка чистой бумаги и перо. Инквизитор надеялся, что я буду вести дневник, и он прочтет мои мысли. Я и вела - только на енохианском языке, которого он не понимал.

Он никогда не прикасался ко мне, только отдавал приказания.
Каждый вечер приходил в мою комнату, садился напротив и задавал вопросы, а если я отвечала нечестно или шутливо, костяшки его пальцев белели, а губы сжимались, но лицо оставалось спокойным.

Ко мне была приставлена служанка - испуганная немая девушка, которая боялась поднимать на меня взгляд. Она расчесывала мне волосы и занималась платьями, которые Инквизитор принес специально для меня. По вечерам служанка приносила воду и помогала мне вымыться. В углу комнаты стояла огромная деревянная бочка, куда я садилась голой, а она лила на мое тело воду из кувшина.

Однажды Инквизитор сказал, что теперь он тоже будет присутствовать при омовении.
Настоящей мне было всего четырнадцать лет, я была девственницей, каждую ночь смаковавшей фантазию.
Я была смущена, но вела себя вызывающе. Ловила себя на мысли, что мне хочется, чтобы он подошел и прикоснулся ко мне. Или чтобы он хоть как-то показал, что я нравлюсь ему, что я - красивая. Но он всегда просто молча сидел на стуле в углу.

А в какой-то день на смену моему обычному светлому платью немая служанка принесла другое - из струящейся дорогой ткани, красное и с таким глубоким декольте, что вся моя грудь оказалась открытой. Я возмутилась, но служанка знаком остановила меня и передала письмо.

Нервничая, я разорвала конверт, и мне на колени выпал плотный лист, на котором ровным безукоризненным почерком было написано, что этим вечером Инквизитор ожидает меня на ужин, я должна быть в этом платье, и у нас состоится особенный разговор.

Продолжение следует.Красиво. И завораживает.
А Вы не думали добавить больше описаний и оформить все это, как роман?
"50 оттенков серого" тут и рядом не стояли.

Пы.сы. Кстати, я всегда предпочитала Д′Артаньяна и немножко Атоса (ох, уж эта влюбчивость и двойственность, свойственная моему знаку, но не отразившаяся в моих тематических пристрастиях). :)) Очень тонкий анализ личностных характеристик по принадлежности к "лагерю" того или иного героя.Баренцево Море, да вам надо фентези писать, оч интересный слог.
Для удлиннения скажу: мне больше нравилась Инфанта из Сказки о Звездном мальчике. Особенно финальная сцена с ней :)Госпожа Кошка и Юрий, спасибо :) Возможно, однажды это и будет книга - правда у меня есть сомнения по поводу цензуры.

Продолжение

Мне исполнилось 16, и все вокруг начали говорить, что я красавица. Сама я так не считала. Рассматривала себя в зеркале, и видела, что угодно - длинные руки, ноги и нос, бледную кожу, миллион родинок, из-за которых мое тело напоминало карту звездного неба - только вот красоту рассмотреть никак не могла.

Мои ночные фантазии становились смелее, однако в реальной жизни я оставалась довольно инфантильной, и те представители противоположного пола, которые в те годы оказывались в поле моего зрения, вызывали единственное желание: треснуть им по голове учебником по зарубежной истории. Я знала, что у многих одноклассниц уже вовсю кипит, как они сами выражались, "настоящая жизнь" - об этом они сплетничали в дальнем уголке школьного двора, неумело затягиваясь сворованными у родителей сигаретами. Иногда и меня приглашали послушать. Это было так забавно - я казалась подругам неискушенным синим чулком, потому что их шехерезадины байки о Васях и Петях, сующим языки в их рот, а пальцы - в их намокшие трусики, навевали на меня скуку и тоску. В свою очередь, я считала синими чулками их - ведь разве могли сравниться алчущие пальцы дворовых Петь с тем волшебным миром, в который я отправлялась каждую ночь перед сном?

У меня был ночной роман с воображаемым другом - Инквизитором.
Должно быть, я сотни раз представляла, как Инквизитор впервые прикоснулся ко мне.
Немая служанка забрала мои привычные платья, а вместо них принесла другое, алое, почти прозрачное, полностью открывающее грудь. Мне было велено надеть его и явиться в обеденный зал к десяти вечера.

Платье село как влитое - словно было сшито специально для меня. Глядя на меня в тот вечер, немая служанка впервые улыбнулась - кажется, ей понравилось, как я выгляжу. Она зачесала мои волосы высоко наверх, выпустив несколько прядей. Я пыталась сомкнуть шелковые лепестки ткани на груди, чтобы хоть как-то прикрыться, но служанка жестом остановила меня. В руках у нее оказались флакон и кисточка. Я не вполне понимала, что она хочет сделать. Девушка показала, чтобы я раздвинула руки. Прохладная кисточка вдруг коснулась моей груди - удивленно опустив взгляд, я увидела, что сосок стал темно-красным. Во флаконе была краска. Я оттолкнула ее руку. Думаю, в тот момент мое лицо пылало так, что цветом могло сравниться с красителем, которым служанке зачем-то вздумалось расцветить мои соски. Я не понимала, что происходит, и почему-то живот сжался от нехорошего предчувствия. Странно - но до того вечера я совсем не боялась Инквизитора, хотя прекрасно понимала, что он может лишить меня всего, чему ему вздумается - хоть красоты, хоть жизни. Подобные мне были для него просто человеческим материалом.

Служанка покачала головой. А потом вдруг повернулась ко мне спиной и подняла платье, под которым не было нижних юбок. Я увидела ее круглый розовый зад и страшные шрамы на нем. Как будто бы ее секли много лет подряд, и поверх старых ран появлялись новые, не дав тем зарубцеваться. Мое сердце сжалось от страха, голова закружилась, а колени стали ватными, и я была вынуждена опуститься в кресло. Воспользовавшись моей слабостью, немая девушка закончила то, что ей велено было сделать - ее кисточка обвела мой второй сосок.

Откуда-то издалека донесся бой часов, и служанка жестом показала, что надо встать. Я заметила, что она побледнела - видимо, мы опаздывали к назначенному времени.

Я жила в доме Инквизитора уже несколько недель, однако впервые мне было позволено покинуть пределы комнаты. Спеша по виляющему коридору за служанкой, я озиралась по сторонам: здесь было темно и мрачно.

Меня привели в обеденный зал. Высокие потолки, белые стены, каменный пол, длинный стол, два резных кресла по обеим его сторонам. На одном из них и сидел Он.

На Инквизиторе был темный бархатный сюртук, волосы он гладко зачесал назад - они казались мокрыми.
Он поднялся нам навстречу. Инстинктивно прикрыв руками грудь, я немного попятилась, но наткнулась спиной на служанку, которая довольно грубо подтолкнула меня вперед. Инквизитор приблизился ко мне и сказал: "Опусти руки". И что-то такое было в его глазах, что я не посмела ослушаться. Осмотрев меня, он удовлетворенно кивнул: "Хорошо". А потом коротко кивнул служанке, и та, подобрав юбки, поспешила удалиться. Я пыталась поймать ее взгляд, но девушка избегала смотреть в мое лицо.

Мне было страшно.
На столе находилось единственное блюдо - большое, накрытое серебряным куполом. Рядом стоял графин с темным, почти черного цвета, вином. И один единственный кубок - медный, инкрустированный разноцветными тусклыми камнями.

Инквизитор опустился в одно из кресел и знаком приказал мне подойти.
- Платье тебе к лицу, - помолчав, сказал он, - Однако я думал, что ты выше. Оно слишком длинное. Подними подол.
Уцепившись пальцами за ткань, я слегка приподняла юбку, и его голос, лишенный эмоций, скомандовал: "Выше". Платье открыло колени, затем и бедра, я вопросительно посмотрела на Инквизитора, но тот снова повторил: "выше". Ему уже приходилось видеть меня голой. Но почему-то именно в тот вечер я впервые была по-настоящему смущена. Мой стыд был похож на голубя, запертого внутри черепной коробки - он хлопал крыльями, пытаясь вырваться, бился в виски. Сердце колотилось и подступило к горлу - я была вынуждена судорожно сглотнуть, потому что всерьез боялась его случайно выплюнуть.

Наконец он удовлетворенно кивнул.
- Теперь можешь сесть.
Но не успела я опуститься в кресло, как поступил следующий приказ:
- Нет, не так. Я хочу видеть тебя всю. Ты должна слегка согнуть ноги, приподнять их и положить на подлокотники кресла. Ты же понимаешь, что у тебя нет выбора. Ты же знаешь, что я могу с тобой сделать.

О, я понимала.
В прошлом июне погибла одна из моих соседок. Ее звали Анной Паппенхайм, и она не была из тех, кого обычно отправляли заживо гореть на исполненной зевак площади. Немолодая, некрасивая, многодетная мать, половина зубов почернела от гнили, волосы были кое-как убраны под грязноватый чепчик. Я уже и не вспомню, как все началось - должно быть, она кому-то насолила, и на нее написали кляузу. В пыточном подвале она призналась, что у нее было срамное соитие с самим Дьяволом. Он сам ее нашел - подошел, когда она была одна на лугу, ласково обратился по имени, а потом погладил по лицу, и столько тепла и нежности было в этом прикосновении, что она отдалась ему прямо среди спелой ржи. Честно говоря, мне было смешно это слышать. Где Дьявол, и где измотанная Анна Паппенхайм. Однако женщину запытали и убили прямо на городской площади, а следом за ней - и троих ее сыновей. Я не присутствовала на казни, но соседи потом рассказывали, как страшно она кричала, и как долго потом над городом стоял нутряной дух паленых кишок.

Инквизитор не шутил.
Под его пристальным и ничего не выражающим взглядом я подняла ноги, как он и просил. Инквизитор спокойно пил вино. По его лицу не было понятно - доволен ли он тем, что видит, кажусь ли я ему красивой, уродливой, глупой, нелепой. Так прошло несколько минут, в течение которых мне хотелось провалиться под землю от стыда.

Наконец он сказал:
- Хорошо. А теперь ты можешь посмотреть, какое блюдо я для тебя приготовил.
С чувством облегчения я опустила ноги, которые уже начали затекать, протянула руку
На инкрустированном потемневшем от времени блюде не было еды.
Зато на нем лежала кожаная плеть - такой обычно подгоняют строптивых лошадей.
Я вдруг вспомнила страшные шрамы на ягодицах моей немой служанки.

В реальности мне было шестнадцать лет, и школа наконец осталась позади.
Я ощущала себя самим Апрелем - тонкокрылым, солнечным, с нежными рассветами и веселыми сквозняками. Все у меня было впереди. Я была королем мира, победоносным завоевателем, к ногам которого просто обязаны были пасть варварские города.

Однако первая же крепость, которую я выбрала для штурма, оказалась неприступной. Я подала документы на философский МГУ, уверенная, что уж я-то, с четырнадцати лет считавшая Бердяева, Шопенгауэра и Плотина собеседниками, точно поступлю. Все говорили - сумасшедшая, это же МГУ, там все по блату. Однако детский снобизм - вещь страшная, и я шла напролом.

Ну и провалилась - с треском.
Прекрасно помню тот июльский день, когда я не обнаружила себя в списке зачисленных. Трижды с нарастающим удивлением перечитывала фамилии, но ошибки быть не могло - меня не заметили, отвергли.

Это было горе.
Я-то готовилась к триумфу, на мне был белый сарафан, а в волосах - ободок с золотистыми листочками, похожий на лавровый венец. К тому же, я имела глупость объявить другим абитуриентам, что я точно прохожу. Кажется, все думали, что я - что-то вроде профессорской дочки, для которой все двери условны, как будто бы пунктирной линией нарисованы. Кажется, меня за это даже недолюбливали. И до чего же мне теперь было стыдно смотреть в их лица!

Потоптавшись возле аудитории, я поплелась домой. Хотелось сдохнуть.
Я шла по аллее к метро, опустив взгляд, ссутулившись.
И вдруг кто-то окликнул меня:
- Девушка... Девушка, подождите!
Не без раздражения я обернулась, уверенная, что это кто-то из тех, кто хочет усладить себя моей неудачей.
Но передо мною стоял незнакомый мужчина лет тридцати. Черные джинсы, черная хлопковая рубашка, растрепанные светлые волосы и глаза цвета бутылочного стекла.

- Я за вами весь квартал бегу, - без улыбки признался он, - Кричу, кричу, а вы не слышите.
- И зачем бежите? - без особенного интереса уточнила я, - Надеюсь, вы хотя бы маньяк, который собирается меня придушить и спрятать труп. Это сейчас мне не помешало бы.

- Ну что вы такое говорите, - рассмеялся он, - нет, я фотограф. Вы никогда не были моделью? У вас такое интересное лицо.
Мне не впервые предлагали попробовать себя в позировании. Это был конец девяностых - время, когда московские модельные агентства росли как грибы после дождя. Юля Курочкина уже стала первой русской, получившей титул "Мисс Мира", а моя ровесница, школьница Наталья Семанова, победила в самом престижном международном модельном конкурсе "Look of the year".

Я была очень высокая - почти метр восемьдесят - худенькая, с "модными" пухлыми губами и ярким лицом, расплодившиеся модельные букеры проявляли ко мне живейший интерес.

- Пожалуйста, разрешите мне вас сфотографировать! У меня студия в самом центре... Я давно ищу такой типаж, такое лицо. Вам совершенно точно понравится.

Я сейчас не могу ответить точно, почему я ответила "да", почему приняла из его рук визитную карточку, почему продиктовала ему номер домашнего телефона. Может быть, июль расплавил мне мозги. Может быть, это была естественная жажда реванша перед судьбой-индейкой - ха, меня не берут в философы, так без проблем - еще посмеюсь над вами с обложки "Вог"!

Так или иначе, мы условились встретиться через несколько дней. Знала бы я, чем все это обернется.
Фотограф стал моим первым любовником.
Он же стал первым, кто дал мне понять, что детские мечты о странной болезненной близости с Инквизитором могут стать моей настоящей жизнью.Продолжение

С Фотографом мы условились встретиться в ближайшее воскресное утро. Впрочем, теперь каждое мое утро можно было считать условно воскресным - ни учебы, ни работы, ничего. Почти все друзья куда-то поступили, и теперь готовились к новой жизни, я же одна осталась в этой летней неприкаянности.

Родителям я соврала, что иду устраиваться на работу. Мне было известно, что лучшая ложь - та, которая изобилует подробностями. Поэтому на детали я не поскупилась - придумала и редакцию узкоспециализированной газеты об упаковочных материалах, в которую требовался ассистент, и подружку-с-философского, которая порекомендовала меня на эту должность.

Выглядеть как-то по-особенному я не старалась, справедливо полагая, что лучший наряд - это юность.
На мне был простой черный сарафан, открывающий колени, волосы я вымыла и свободно разбросала по плечам.
Фотограф жил на Сретенском бульваре. Помню, я долго не могла найти нужный дом, плутала по дворам, и в итоге ему даже пришлось выйти мне навстречу. Приблизившись ко мне, он провел ладонью по моей щеке. И вроде бы, ничего интимного в этом не было - ну подумаешь, щека, не задница же - но я как-то вся подобралась, даже живот втянула. Прикосновение было каким-то чересчур фамильярно-небрежным не только для первой встречи двух незнакомых людей, но и для общения в принципе. Так вот, с грубоватой лаской, можно было приветствовать пса, потрепать его по шелковистой шерстке.

Но самым странным было то, что это небрежное прикосновение отозвалось тягучей сладостью внизу живота - подобным образом мое тело реагировало только на Инквизитора, воображаемого моего друга, а на живых людей - никогда.

По всей видимости, Фотограф это заметил.
- Ну что ты так нервничаешь. Я тебя не съем, - он взял меня за руку и повел во дворы между домов, - Если ты сама не захочешь.
У него была просторная студия на самом последнем этаже, в чердачном помещении. В потолке был люк, к которому вела приставная лестница - выход на крышу. В конце девяностых вокруг бульварного кольца было полно таких мастерских.

Я обратила внимание, что рядом с выходом на крышу в потолок был вбит крюк, в который была продета массивная цепь.
- А это что еще такое?
- Да так... Реквизит. У меня и не такое есть, - усмехнулся он.
Фотограф налил мне чай и положил на стол перед мною несколько увесистых альбомов.
- Вот. Можешь посмотреть мои работы. Мне надо понять, что тебя вдохновляет, что мы будем с тобой делать.
Я пила чай, ела пастилу, которая казалась безвкусной, и перелистывала страницу за страницей. Ничего особенного, фотографии как фотографии. В основном "модная" съемка - красивые девушки в красивой одежде. Иногда на природе, но чаще - на фоне кирпичной стены. Так я просмотрела все альбомы, кроме самого последнего, в черной обложке. Когда я собиралась открыть его, Фотограф вдруг протянул руку через стол и накрыл мою ладонь своей.

- Этот альбом - комната Синей Бороды, - сказал он без улыбки, - Я разрешаю тебе заглянуть. Если хочешь.
- Ясное дело, что разрешаешь, ты же сам его передо мною положил, - легкомысленной интонацией я надеялась взбодрить себя саму. Фотограф вел себя как-то странно. Странно улыбался и странно смотрел. В нашу первую встречу, на улице, он показался мне совсем другим - интонации его были скорее просительными, улыбка - мягкой. Тогда он старался меня обаять, а сейчас - вел себя как хищник, которому больше не нужны охотничьи хитрости, потому что жертва уже сама явилась в его логово.

- Но также я разрешаю тебе не заглядывать в этот альбом, - Фотограф по-прежнему серьезно смотрел мне в лицо, - Если тебе страшно.
Мне было шестнадцать лет, черт возьми.
"Если тебе страшно, не суй туда лапу", - идеальная мышеловка для шестнадцатилетней особи.
Конечно, я перевернула титульный лист. И обомлела. В "черном" альбоме тоже были девушки. Голые. Связанные. Одна стояла на четвереньках, шею ее сжимал массивный кожаный ошейник, поводок был пристегнут к ножке стола, объемную же белую ягодицу надвое делил воспаленный розовый шрам.

Вторая была привязана к лестнице. Веревки красиво змеились по ее телу, во рту - кляп. в глазах - слезы. Третью, красивую брюнетку с тяжелой грудью, распяли на огромном деревянном кресте.

Все это было так... завораживающе. И так походило на мои ночные фантазии.
- Тебе нравится, - скорее, с утвердительной интонацией подытожил Фотограф, забирая альбом из моих рук, - Хочешь, я сниму тебя вот так? Прямо сейчас. У тебя такие тонкие запястья, веревка им очень пойдет.

- Да ты просто псих, - опомнившись, я вскочила, подхватила сумку и решительно направилась к двери, ругая себя за доверчивость. Но самым ужасным было не мое легкомыслие - на дворе бандитские девяностые, вся желтая пресса трубит о частных случаях беспредела, а я потащилась в гости к незнакомому мужику, у которого такие тараканы в голове, и такой крюк в потолке... Нет, самым ужасным было то, что фотографии взволновали меня, и это волнение было приятным.

Каждую ночь я фантазировала о моем Инквизиторе. Но никогда эти мысли не доживали до рассвета, никогда я не возвращалась к ним среди дня. И вдруг словно все мое бессознательное темной волной встало передо мною, готовое поглотить меня, унести в океан, утянуть в неведомые глубины.

Я бежала по двору, к метро, задыхаясь.
Фотограф не стал меня догонять. И ни разу не набрал номер, который я ему оставила.
Я сама вспомнила о нем, сама позвонила - через три долгих года, когда поняла, что все отношения, которые я пытаюсь строить - суть лишь сублимация того, ночного, опасного, все более явственно зовущего к себе. (с)

Продолжение следует.Не надо книгу. Формат всё испортит. Конечно, было бы здорово познакомить несколько более широкую аудиторию, но не таким образом. Допишите до конца, а потом уже видно будет.Вобще впервые что-либо подобное осилила. Автор - молодец.
Не скажу, что мне это близко, но читается легко и интересно.
Однозначно продолжать, и если объем позволит, почему бы и книгу не оформить? Отредактировать только.Совсем не близко, но очень романтично:-)Продолжение

Следующие два года пролетели как минута.
Я нашла целых две работы - переводчиком при выставочном центре и все-таки моделью. Скорее от скуки зарегистрировалась в одном из агентств, и процесс пошел - несколько раз в неделю я бегала на кастинги, иногда меня выбирали, иногда я оставалась ни с чем. Я снялась для странички моды популярного журнала, и для обложки другого, менее популярного. Появились какие-то поклонники - вокруг модельных агентств в те годы пачками крутились хмыри, с которыми мне страшно было бы проехать в одном лифте лестничный пролет - не то чтобы пить с ними кофе. Всем, кто интересовался мною чуть более активно, чем допускало мое чувство территории, я совала под нос свежеполученный паспорт и врала, что у меня отец - прокурор.

Я очень уставала. Работа переводчика - почти весь день на ногах. Работа модели - не легче. Мне еще повезло с конституцией - я могла есть, что захочу, не набирая вес. Многие девушки были вынуждены держать тот же ритм и тот же драйв на куда более скудном топливе.

Отдушиной было ночное общение с воображаемым другом.

Инквизитор трижды хлопнул в ладоши - и каждый хлопок гулким эхом разнесся по извилистым коридорам его замка. Тотчас же в обеденный зал вбежала немая служанка - словно она за дверью поджидала, когда ее пригласят войти.

Инквизитор скользнул равнодушным взглядом по ее разрумянившемуся лицу, а потом коротко кивнул в мою сторону:
- Приготовь ее. Как обычно. Я вернусь через десять минут, - и вышел из комнаты.
Я вопросительно посмотрела на девушку, которая жестом показала, что надо освободиться от платья.
- Что он собирается делать? Пытать меня? - я прекрасно знала, что ответа не получу.
Служанка спустила платье с моих плеч, и шелковая ткань скользнула к ногам. Она подняла руки, и я не сразу поняла, что она имеет в виду, но потом все же догадалась, что девушка просит повторить жест. Не успела я этого сделать, как на мои запястья оказалась накинута непонятно откуда появившаяся в ее руках веревка. У служанки была железная хватка для такой худышки. Мое сознание пребывало в каком-то измененном состоянии - то ли голодная слабость (ведь ужин мне так и не предложили), то ли общая странность всего происходящего - я никак не могла нащупать реальность, почему-то не чувствовала себя настоящей и живой.

Другой конец веревки девушка перекинула через балку в потолке. Ее ловкие отточенные движения говорили о том, что все это она проделывает не впервые. Веревку она натянула так туго, что я была вынуждена привстать на цыпочки. Руки мои быстро затекли, но я понимала, что выбора у меня нет, и жизнь моя принадлежит не мне.

К моему рту поднесли какую-то тряпку, скрученную в тугой жгут, и я закусила ее зубами.
Я однажды видела, как на городской площади пороли женщину, за какое-то настоящее или мнимое преступление. Собралось много зевак. Ей дали в рот такой же жгут - чтобы было легче терпеть, чтобы она не искусала губы до крови. Женщина плакала. Еще вчера ее, видимо, считали добропорядочной, еще вчера вежливо опускали взгляд, когда она проходила мимо, а сегодня насмешливо улыбающийся палач задрал ее платье, обнажив зад, а потом еще и на радость зрителям распустил шнуровку на корсете - так, что ее грудь с торчащими розовыми сосками вывалилась вперед. Кто-то из зевак, кому посчастливилось занять первый ряд, протянул руки, пальцами ухватил несчастную за соски и потянул к себе. Женщина заверещала, на потеху толпе.

Пороли ее кнутом, который мог бы стать и смертельным оружием в неопытных руках. Палач держался как античный бог, достойный обожания. Вот он занес кнут для первого удара и замер - чтобы все вокруг оценили его литую мускулистую красоту, его осанку и стать. Короткий свист, и на спине женщины появилась тонкая красная полоса, за ней - еще одна. Сначала жертва кричала, потом еле слышно всхлипывала. Всего ударов было пятнадцать, после чего ее отвязали от столба. Колени ее подкосились, и женщина рухнула на деревянный подиум. Толпа сомкнулась над ней - и я уже не видела, что с ней делали.

В моем городе не сочувствовали таким, как она. В моем городе был культ Вины. Получать наказания за Вину считалось естественным. Провиниться боялся каждый. И каждый же чувствовал себя виноватым заранее. Вину было принято переживать молча - чтобы она гнилым болотом перекипала внутри. В исповедальнях никто не решался излить ее на священника - это было опасным безрассудством.

Я знала, что едва ли могу рассчитывать на жалость. Я знала, что сотни таких, как я, прошли через руки Инквизитора, что он даже не помнил лиц тех, кто некогда плакал от отчаяния и боли, стоя перед ним на коленях на каменном полу.

Я услышала шаги за моей спиной - это был он.
Инквизитор обошел меня вокруг. Тогда он впервые и прикоснулся ко мне - приподнял пальцем мой подбородок, чтобы я взглянула в его лицо.

У него были такие черные глаза, что зрачков не различишь, как у демона, ночного инкуба. Он хотел казаться бесстрастным, но где-то в донной части взгляда я видела то, что мне показывать не собирались - и улыбку, и боль, и равнодушие, которые было не врожденным, но закаленным морями крови, которые он переплыл. Руки его были теплыми.

Я выплюнула матерчатый жгут. Мне вдруг показалось, что он собирается поцеловать меня, и с удивлением я поймала себя на мысли, что мне бы этого хотелось.

Это был опасный порыв.
Я жила в то время, когда ночные желания женщины считались происками Дьявола. Уже был написан знаменитый "Молот ведьм". "Женщина скверна по своей природе, -было сказано в нем, - Из-за ненасытности женщин к плотским наслаждениям человеческая жизнь подвержена неисчислимому вреду".

Инквизитор усмехнулся уголком губы. А потом вдруг опустил руку и коснулся меня между ног - бесцеремонно и грубо. Его ищущий палец раздвинул плоть. Меня никто и никогда не касался вот так. Голова моя непроизвольно откинулась назад, из губ вырвался короткий тихий стон. Инквизитор посмотрел на свои пальцы, которые были мокрыми, а потом поднял с пола жгут и поднес его к моему рту.

Я поняла, что пощады не будет. С другой стороны, моя податливость не напугала его - он остался таким же спокойным, каким и вошел в этот зал.

Закрыв глаза, я вся превратилась в слух. Пауза, длившаяся несколько мгновений, показалась мне вечностью.
- Двадцать пять ударов, - наконец тихо сказал он.
Я приготовилась к невыносимой боли. Перед глазами стояло искаженное лицо той женщины на площади. Но первый удар показался просто прикосновением. Я даже немного удивилась. То ли моей спасительной соломинкой стали ожидания, то ли Инквизитор просто пожалел меня.

Однако второй удар был сильнее, а третий - еще сильнее. Вскоре я была вынуждена вцепиться зубами в жгут. Мои ягодицы горели, а по щекам бежали едкие слезы. Всего двадцать пять ударов - подумаешь, минута. Целых двадцать пять ударов - Вечность как она есть.

Наконец все закончилось.
Инквизитор больше не смотрел на меня. Он снова трижды хлопнул в ладоши, подзывая служанку, а когда она сбежала, запыхавшаяся и, как всегда, напуганная, коротко скомандовал:

- Уведи ее в комнату. Завтра в то же время.

© Copyright

Продолжение следуетА продолжение ждём непременно. Потому что действительно здорово написано.БРАВО!, ..Пишите книгу, даже не думайте... и конечно же ждем продолжения..Отличный слог! Автору респект!Когда же уже продолжение все таки последует? Жуть как интересно написано!Н-да....

Так вот становится ясна разница мужского и женского восприятия.

Помню, как я окуел, первый раз раскрыв в книжном магазине покет-бук с женским романом, где на шести страницах герой муслит сиськи героини, а она это всячески переживает.

Я посчитал это за стеб.
И лишь пятью минутами позже понял, что нет!!! совсем это даже и не стеб.

Век живи - век учись.«…мне с детства нравились мрачные герои - из тех, с которыми, как сказала бы моя мама, "каши не сваришь". Первой любовью был Атос ..»

Да ну он у многих был героем. Мы выросли на этом фильме, потому что другого не было. Он загадочный, окруженный романтическим ореолом поэтому и нравился. В реальной жизни с таким мужчиной аццки трудно было бы жить. ХЗ что у таких на уме. )

«…Ко мне была приставлена служанка - испуганная немая девушка, которая боялась поднимать на меня взгляд. Она расчесывала мне волосы и занималась платьями, »

- ага это потому что вы очень красивая видимо. И на тот момент непризнанная ваша красота не могла быть поколебима кем либо. Поэтому служанка «немая» и «боящаяся»

«У меня появился новый несуществующий друг, »- ну да так бывает, когда у подростка друзей вообще нет, тогда воображаемых много и мир фантазий играет яркими красками. «У меня есть друзья они все в моей голове».

«До того ему не встречались женщины, действительно практиковавшие колдовство. Только жертвы козней, бабки-повитухи и травницы.»- уродины короче))) конечно же, ему встречались одни уродины, и вдруг вы такая красивая.эх..

«я казалась подругам неискушенным синим чулком, » - ну так это так и было, собственно…
До поры до времени.

Ох… какие одинаковые предыстории у всех. События разные но суть одна.А если сразу Ришелье нравился, то что?
А эти четверо мушкетеров, они же такие односложные такие, только у Арамиса в следующих книгах какое-то интересное развитие, остальные бесперспективны.Очень здорово написано... Чтение захватывает, погружаешься в потаенный мир бессознательных фантазий. Прочитанное навеяло воспоминания о своих подростковых вечерних мыслях... Автор, будет ли продолжение? Уж очень понравилось:))Очень понравилось: и слог и глубина. Если автобиографично - мне было познавательно (о девочках).
А если сочинили - не искренностью, так фантазией удивили.

Эстетичность чтива превысила его эротичность :) Имхо, опять же.Атос в исполнении Смехова уныл, негармоничен и фальшив.....

Чего стоит одно лишь "фехтование" в его исполнении. Подавшийся в мушкетеры ослик Иа))

Граф де ля Фер блин))
с местечковым лицом.